Неточные совпадения
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С реки из лодки грянула
Навстречу барам музыка,
Накрытый стол белеется
На самом берегу…
Дивятся наши странники.
Пристали к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик...
Самгин шагал мимо его, ставил ногу
на каблук, хлопал подошвой по полу, согревая ноги, и ощущал, что холод растекается по всему телу. Старик рассказывал: работали они в Польше
на «Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался,
бежал, их порядили продолжать
работу поденно, полтора рубля в день.
Измученные непосильной
работой и побоями, не видя вблизи себя товарищей по возрасту, не слыша ласкового слова, они
бежали в свои деревни, где иногда оставались, а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую
бежали на Хитров, попадали в воровские шайки сверстников и через трущобы и тюрьмы нередко кончали каторгой.
Самое слабое наказание, какое полагается каторжнику за
побег, это — сорок плетей и продолжение срока каторжных
работ на четыре года, и самое сильное — сто плетей, бессрочная каторга, прикование к тележке
на три года и содержание в разряде испытуемых двадцать лет.
Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает
на себя внимание известная Софья Блювштейн — Золотая Ручка, осужденная за
побег из Сибири в каторжные
работы на три года.
Всё это повреждения, полученные
на работах, при всякого рода несчастных случаях, в
бегах (огнестрельные раны), в драке.
Да и непрактичны эти меры: во-первых, они всегда ложатся гнетом
на население, неповинное в
бегах, и, во-вторых, заключение в крепко устроенной тюрьме, кандалы, всякого рода карцеры, темные и тачки делают человека неспособным к
работе.
Если сегодня не удалось уйти из тюрьмы через открытые ворота, то завтра можно будет
бежать из тайги, когда выйдут
на работу 20–30 человек под надзором одного солдата; кто не
бежал из тайги, тот подождет месяц-другой, когда отдадут к какому-нибудь чиновнику в прислуги или к поселенцу в работники.
От усмотрения этой последней зависит назначение
на работы, количество и степень напряжения труда
на каждый день и для каждого отдельного каторжного; от нее, по самой постановке дела, зависит наблюдать за тем, чтобы арестанты несли наказание равномерно; тюремная же администрация оставляет за собою только надзор за поведением и предупреждение
побегов, в остальном же, по необходимости, умывает руки.
[Естественное и непобедимое стремление к высшему благу — свободе — здесь рассматривается как преступная наклонность, и
побег наказывается каторжными
работами и плетями как тяжкое уголовное преступление; поселенец, из самых чистых побуждений, Христа ради, приютивший
на ночь беглого, наказывается за это каторжными
работами.
Сейчас же было заключено условие, и артель Матюшки переселилась
на Сиротку через два дня. К ним присоединились лакей Ганька и бывший доводчик
на золотопромывальной фабрике Ераков. Народ так и
бежал с компанейских
работ: раз — всех тянуло
на свой вольный хлеб, а второе — новый главный управляющий очень уж круто принялся заводить свои новые порядки.
В сущности, бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы уйти с фабрики
на вольную
работу. Он вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики
бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
На фабрике Петр Елисеич пробыл вплоть до обеда, потому что все нужно было осмотреть и всем дать
работу. Он вспомнил об еде, когда уже пробило два часа. Нюрочка, наверное, заждалась его… Выслушивая
на ходу какое-то объяснение Ястребка, он большими шагами шел к выходу и
на дороге встретил дурачка Терешку, который без шапки и босой
бежал по двору.
Когда в темноте Наташка
бежала почти
бегом по Туляцкому концу и по пути стучалась в окошко избы Чеботаревых, чтобы идти
на работу вместе с Аннушкой, солдатки уже не было дома, и Наташка получала выговоры
на фабрике от уставщика.
Это был второй случай молниеносной холеры. Третий я видел в глухой степи, среди артели косцов, возвращавшихся с полевых
работ на родину. Мы ехали по жаре шагом. Впереди шли семеро косцов. Вдруг один из них упал, и все бросились вперед по дороге
бежать. Остался только один, который наклонился над упавшим, что-то делал около него, потом бросился догонять своих. Мы поскакали наперерез бежавшим и поймали последнего.
Тут все бросали свою
работу и
бежали спасать старушку, которая, не чувствуя уже никаких преград под ногами, торжественно продолжала свое шествие. Взглянув
на усердие и бережливость, с какими таскала она и ставила горшки свои, можно было подумать, что судьба нового жилища единственно зависела от сохранности этих предметов.
Имущество все театральное свалили в сарай, труппу разогнали, кого
на работы в дальние имения разослали, а я
бежал…
Они возились
на узкой полосе земли, вымощенной камнем, с одной стороны застроенной высокими домами, а с другой — обрезанной крутым обрывом к реке; кипучая возня производила
на Фому такое впечатление, как будто все они собрались
бежать куда-то от этой
работы в грязи, тесноте и шуме, — собрались
бежать и спешат как-нибудь скорее окончить недоделанное и не отпускающее их от себя.
— Ну так и есть! — сказал он, наконец, с досадою, — я не вижу и половины мужиков! Эй, Трошка!
беги скорей в сад, посмотри: всю ли барщину выгнали
на работу?
Ручным
работам она училась усердно и понятливо, но обыкновенно спешно, торопливо кончала свой урок у старой бабушки или у старшей сестры и сейчас же
бежала к книге, забивалась с нею в угол и зачитывалась до того, что не могла давать никакого ответа
на самые простые, обыденные вопросы домашних.
Пережив дважды в эту ночь такой страх, он теперь боялся пережить его в третий раз и желал одного: скорей кончить эту проклятую
работу, сойти
на землю и
бежать от этого человека, пока он в самом деле не убил или не завел его в тюрьму.
А, вон, наконец, вижу вашу
работу! — сказала дама,
побежав к супротивной стене и наводя лорнет
на стоявшие
на полу его этюды, программы, перспективы и портреты.
Сарай был заперт, и садовников никого не было (он их всех усылал
на работы). Соня
побежала за ключом, но он, не дожидаясь ее, взлез
на угол, поднял сетку и спрыгнул
на другую сторону.
А весною, когда отец и мать, поднявшись с рассветом, уходят в далекое поле
на работу и оставляют его одного-одинехонького вместе с хилою и дряхлою старушонкой-бабушкой, столько же нуждающейся в присмотре, сколько и трехлетние внучата ее, — о! тогда, выскочив из избы, несется он с воплем и криком вслед за ними, мчится во всю прыть маленьких своих ножек по взбороненной пашне, по жесткому, колючему валежнику; рубашонка его разрывается
на части о пни и кустарники, а он
бежит,
бежит, чтоб прижаться скорее к матери… и вот сбивается запыхавшийся, усталый ребенок с дороги; он со страхом озирается кругом: всюду темень лесная, все глухо, дико; а вот уже и ночь скоро застигнет его… он мечется во все стороны и все далее и далее уходит в чащу бора, где бог весть что с ним будет…
Но вместо этого, сам не знает уж как, он изо всех ног
побежал с плотины и спрятался под густыми яворами, что мочили свои зеленые ветви, как русалки, в темной воде мельничного затора. Тут, под деревьями, было темно, как в бочке, и мельник был уверен, что никто его не увидит. А у него в это время уж и зуб не попадал
на зуб, а руки и ноги тряслись так, как мельничный рукав во время
работы. Однако брала-таки охота посмотреть, что будет дальше.
А я ударился было за Лукою
на мост, но гляжу, сам Лука уже навстречу мне
бежит, а за ним вся наша артель, все вскрамолились, и кто с чем
на работе был, кто с ломом, кто с мотыкою, все
бегут свою святыню оберегать…
Микеша слушал эти разговоры с таким равнодушием, как будто речь шла совсем не о нем. Из разговоров я понял, что его считают несколько «порченым». Хозяйство после смерти отца и матери он порешил, живет бобылем-захребетником, не хочет жениться, два раза уходил в
бега, пробираясь
на прииски, и употребляется обществом
на случайные междуочередные
работы или, как теперь, в качестве некоторого привеска, для «равнения»…
Кроме дней обрядных, лишь только выдастся ясный тихий вечер, молодежь, забыв у́сталь дневной
работы, не помышляя о завтрашнем труде, резво
бежит веселой гурьбой
на урочное место и дó свету водит там хороводы, громко припевая, как «Вокруг города Царева ходил-гулял царев сын королев», как «В Арзамасе
на украсе собиралися молодушки в един круг», как «Ехал пан от князя пьян» и как «Селезень по реченьке сплавливал, свои сизые крылышки складывал»…
На вопросы, не пора ли в путь, они отрицательно качали головами. Я уже хотел было готовиться ко второй ночевке, как вдруг оба ороча сорвались с места и
побежали к лодкам. Они велели стрелкам спускать их
на воду и торопили скорее садиться. Такой переход от мысли к делу весьма обычен у орочей: то они откладывают
работу на неопределенный срок, то начинают беспричинно торопиться.
Едва держась
на ногах, долго он старался спрятать в карман захваченный
на бегу нераскупоренный штоф водки — и потом хотел было кого-то начать звать, но язык его, после сплошной трехдневной
работы, вдруг так сильно устал, что как прилип к гортани, так и не хочет шевелиться. Но и этого мало, — и ноги Сафроныча оказались не исправнее языка, и они так же не хотели идти, как язык отказывался разговаривать, да и весь он стал никуда не годен: и глаза не видят, и уши его не слышат, и только голову ко сну клонит.
— Как? Вполне ясно, в войне наступает перелом. До сих пор мы всё отступали, теперь удержались
на месте. В следующий бой разобьем япошек. А их только раз разбить, — тогда так и
побегут до самого моря. Главная
работа будет уж казакам… Войск у них больше нет, а к нам подходят все новые… Наступает зима, а японцы привыкли к жаркому климату. Вот увидите, как они у нас тут зимою запищат!
Зачем? Он теперь понял. Для того, чтобы лежать здесь и не шевелиться. Там, в тюрьме, подымали
на работу, там нельзя было лежать целый день. Это ему надоело, покой соблазнил его, и он
бежал.
Звонок. Ленты конвейеров остановились. Десятиминутный перерыв. Девчата спешно заканчивали начатую колодку и бросали
работу: одним из пунктов ударного устава строго воспрещалось работать в перерывах.
Бежали в уборные, в столовку выпить чаю,
на медпункт взять порошок от головной боли или принять валерианки.
Обедали ударницы в нарпитовской столовой все вместе. Потом высыпали
на заводский двор, ярко освещенный мартовским солнышком. В одних платьях. Глубоко дышали теплым ветром, перепрыгивали с одной обсохшей проталины
на другую. Смеялись, толкались.
На общей
работе все тесно сблизились и подружились, всем хотелось быть вместе. И горячо полюбили свой конвейер. Когда проревел гудок и девчата
побежали к входным дверям, Лелька, идя под руку с Лизой Бровкиной, сказала...
Весть об этом моментально облетела всю дворню, всех слуг высокого дома, всех рабочих приисков и жителей поселка, и они по несколько человек за раз отрывались от
работы и
бежали поглядеть
на покойника. Никто не знал его. Явился староста поселка.
Если существует еще мир зла, то он существует только как нечто мертвое, он живет только по инерции; — в нем нет уже основ жизни. Его нет для верующего в заповеди Христа. Он побежден в разумном сознании сына человеческого. Разбежавшийся поезд еще
бежит по прямому направлению, но вся разумная
работа на нем делается уже давно для обратного направления.